Неравенство доходов и богатства свойственно рыночной экономике. Его устранение полностью разрушило бы рыночную экономику.
Люди, требующие равенства, всегда имеют в виду увеличение своей собственной покупательной способности. Поддерживая принцип равенства как политический постулат, никто не желает делиться собственным доходом с теми, кто имеет меньше них. Когда американский наемный рабочий говорит о равенстве, он подразумевает, что дивиденды акционеров следует отдать ему. Он не имеет в виду сокращение своего собственного дохода в пользу тех 95% населения Земли, чей доход ниже, чем у него.
Роль, которую неравенство доходов играет в рыночном обществе, не следует путать с ролью, которую оно играет в феодальном обществе или некапиталистических обществах других типов.
Давайте сравним историю Китая и Англии. В Китае существовала высокоразвитая цивилизация. Две тысячи лет назад он был далеко впереди Англии. Но в конце XIX века Англия была богатой и высокоразвитой страной, в то время как Китай был нищим. Его цивилизация не отличалась от того состояния, которого она достигла за века до этого. Это была остановившаяся цивилизация.
Китай пытался осуществить принцип равенства доходов в большей степени, чем это делалось в Англии. Земельные участки были поделены и подразделены. Не было многочисленного класса безземельного пролетариата. А в Англии XVIII века этот класс был очень многочисленным, так как ограничительная практика несельскохозяйственного производства, санкционировавшаяся традиционной идеологией, отсрочила появление современного предпринимательства. Но когда философия laissez faire открыла дорогу капитализму, полностью разрушив заблуждения рестрикционизма, индустриализм смог развиваться ускоренными темпами, потому что необходимая рабочая сила уже была в наличии.
«Эпоху машин» породила не специфическая ментальность стяжательства, которая в один прекрасный день непостижимым образом овладела разумом некоторых людей и превратила их в «капиталистических людей», как это представлялось Зомбарту. Люди, готовые получить прибыль за счет того, чтобы приспособить производство к удовлетворению нужд публики, существовали всегда. Но они были парализованы идеологией, которая клеймила стяжательство как безнравственное проявление и возводила институциональные барьеры, чтобы ее обуздать. Замена традиционной системы ограничений на философию laissez faire устранила эти препятствия на пути повышения материального благосостояния и провозгласила новую эру.
Либеральная философия разрушила традиционную кастовую систему, потому что ее сохранение было несовместимо с функционированием рыночной экономики. Она пропагандировала отмену привилегий, потому что стремилась развязать руки тем, кто был достаточно изобретательным, чтобы наиболее дешевым образом производить больше всех продукции наилучшего качества. В этом негативном аспекте программа утилитаристов и экономистов совпадала с идеями тех, кто атаковал сословные привилегии с точки зрения так называемого права природы и доктрины равенства всех людей. Обе эти группы были едины в поддержке принципа равенства всех людей перед законом. Но такое единство не устранило фундаментального расхождения между этими двумя направлениями мысли.
С точки зрения школы естественного права все люди являются биологически равными и поэтому имеют неотчуждаемое право на равную долю во всем. Первая теорема, очевидно, противоречит фактам. Вторая теорема при последовательной интерпретации приводит к таким нелепостям, что ее сторонники вообще отказываются от всякой логической последовательности и в конечном итоге считают любой институт, каким бы дискриминационным и чудовищным он ни был, совместимым с неотчуждаемым равенством всех людей. Выдающиеся вирджинцы, чьи идеи вдохновляли американскую революцию, молчаливо соглашались с сохранением рабства негров. Самая деспотичная система правления, известная истории как большевизм, гордо выступает как само воплощение принципа равенства и свободы всех людей.
Либеральные поборники равенства перед законом полностью отдавали себе отчет в том, что люди рождаются неравными и что именно их неравенство порождает общественное сотрудничество и цивилизацию. Равенство перед законом, по их мнению, не предназначено для того, чтобы исправлять неумолимые явления Вселенной и заставить естественное неравенство исчезнуть. Наоборот, оно является способом обеспечить человечеству в целом максимум пользы, которую оно может из него извлечь. С этого момента ни один человеческий институт не должен мешать человеку достигать такого положения, в котором он может наилучшим способом служить своим согражданам. Либералы подошли к проблеме не с позиции якобы неотчуждаемых прав индивидов, а с общественной и утилитаристской точки зрения. На их взгляд, равенство перед законом это благо, потому что оно лучше всего служит интересам всех. За избирателями оно оставляет право решать, кто должен занимать государственные должности, а за потребителями кто должен руководить производственной деятельностью. Тем самым оно устраняет причины силовых конфликтов и обеспечивает стабильность движения к более удовлетворительному состоянию дел.
Триумф либеральной философии породил все те феномены, которые в своей совокупности называются современной западной цивилизацией. Однако новая философия могла одержать победу только в среде, где идеал равенства доходов был очень слаб. Если бы англичане XVIII века были одержимы химерой равенства доходов, то философия laissez faire не взволновала бы их, точно так же, как сегодня она не интересует китайцев и мусульман. В этом смысле историки должны признать, что идеологическое наследие феодализма и манориальная система внесли свой вклад в возвышение нашей современной цивилизации, как бы сильно она от них ни отличалась.
Философы XVIII века, чуждые идеям новой утилитаристской теории, могли еще говорить о преимуществах положения в Китае и мусульманских странах. Надо признать, что им очень мало было известно о социальной структуре Востока. В тех смутных сообщениях, которые они получали, достойным похвалы они посчитали отсутствие наследственной аристократии и крупного землевладения. Они вообразили себе, что эти страны больше преуспели в установлении равенства, чем их собственные страны.
Позднее, в XIX веке эти притязания были возобновлены националистами вышеупомянутых стран. Во главе всех шел панславизм, поборники которого превозносили выдающиеся достоинства общинного сотрудничества, существовавшего в русском мире и артели, а также в задруге югославов. С развитием семантической путаницы, которая обратила значение политических терминов в их полную противоположность, эпитет демократический сейчас используется повсеместно. Мусульманские народы, которые никогда не знали никакой иной формы правления, кроме неограниченного абсолютизма, называются демократическими. Индийские националисты получают удовольствие, разглагольствуя о традиционной индусской демократии!
Экономисты и историки безразличны ко всем этим эмоциональным излияниям. Описывая цивилизации азиатских народов как низшие, они не выносят никаких ценностных оценок. Они просто устанавливают тот факт, что эти народы не создали идеологических и институциональных условий, породивших на Западе ту капиталистическую цивилизацию, превосходство которой они сегодня неявно признают, настойчиво пытаясь перенять, по крайней мере, ее технологические и терапевтические инструменты и атрибуты. Как раз именно тогда, когда признается тот факт, что в прошлом культура многих народов Азии далеко превосходила культуру их западных современников, возникает вопрос о причинах, которые остановили прогресс на Востоке. В случае индусской цивилизации ответ очевиден. Здесь железная хватка непоколебимой кастовой системы сдерживала индивидуальную инициативу и душила в зародыше любую попытку отклониться от традиционных стандартов. Однако Китай и мусульманские страны, не считая рабства сравнительно небольшого количества людей, были свободны от кастовой жесткости. Ими правили деспоты. Но отдельные подданные были равны перед деспотом. И даже для рабов и евнухов путь к высшим должностям не был закрыт. Именно на это равенство перед государем ссылаются сегодня, когда говорят о мнимых демократических традициях жителей Востока.
Представление об экономическом равенстве подданных, которого придерживались эти народы и их правители, не было четко определено, а, наоборот, было весьма смутным. Но в одном отношении оно было весьма определенным, а именно в чрезвычайном осуждении накопления большого состояния любым частным лицом. Правители рассматривали богатых подданных как угрозу своему политическому господству. Все как правители, так и те, кем правили, были убеждены, что ни один человек не может скопить крупное состояние, не лишая других того, что по праву принадлежит им, и что богатство немногих является причиной нищеты многих. Положение богатых купцов в странах Востока было крайне ненадежно. Они находились во власти чиновников. Даже щедрые взятки не могли защитить их от конфискации. Народ ликовал всякий раз, когда процветающий купец становился жертвой зависти и ненависти администраторов.
Дух неприятия стремления к богатству, корыстолюбия замедлил развитие цивилизации на Востоке и держал широкие народные массы на грани голодной смерти. Поскольку накопление капитала сдерживалось, не могло идти и речи о технологическом совершенствовании. Капитализм пришел на Восток как импортированная чуждая идеология, навязанная иностранными армиями и флотом в форме колониального господства или экстерриториальной юрисдикции. Безусловно, эти насильственные методы не были подходящими средствами изменения традиционалистской ментальности жителей Востока. Но признание этого факта не лишает обоснованности утверждение о том, что именно неприятие накопления капитала обрекло многие сотни миллионов жителей Азии на нищету и голод.
Понятие равенства, которое имеют в виду пропагандисты благосостояния, представляет собой копию азиатского представления о равенстве. Неопределенное во всех других отношениях, оно совершенно отчетливо в своем отвращении к крупным состояниям. Оно возражает против большого бизнеса и сверхбогатых людей и пропагандирует различные меры, предназначенные для того, чтобы сдержать рост отдельных предприятий и создать большее равенство с помощью конфискационного налогообложения доходов и имущества. Оно апеллирует к зависти неразумных масс.
Непосредственные экономические последствия конфискационной политики уже разбирались выше. Очевидно, что в долгосрочной перспективе такая политика должна привести не только к замедлению или полному прекращению дальнейшего накопления капитала, но и к проеданию ранее накопленного капитала. Она не только парализует дальнейшее продвижение к большему материальному процветанию, но и развернет тренд в противоположную сторону и сформирует тенденцию прогрессирующего обнищания. Идеалы Азии восторжествуют, и в конечном итоге Восток и Запад встретятся на одинаковом уровне нищеты.
Школа благосостояния претендует не только на отстаивание интересов общества в целом перед лицом эгоистических интересов рыскающего в поисках прибыли бизнеса; более того, она утверждает, что ориентируется на устойчивые земные интересы страны в противовес краткосрочным устремлениям спекулянтов, промоутеров и капиталистов, занимающихся исключительно спекуляцией и не заботящихся о будущем общества в целом. Разумеется, второе заявление несовместимо с акцентом этой школы на краткосрочной политике по сравнению с долгосрочными интересами. Однако последовательность не является одним из достоинств доктринеров благосостояния. Давайте ради поддержания дискуссии пренебрежем этим противоречием в их утверждениях и исследуем их, невзирая на их непоследовательность.
Сбережения, накопление капитала и инвестиции отвлекают соответствующие суммы от текущего потребления и направляют их на улучшение условий существования в будущем. Человек, накапливающий сбережения, отказывается от увеличения настоящего удовлетворения, чтобы повысить благосостояние своей семьи в более отдаленном будущем. Его намерения, безусловно, являются эгоистическими в популярном смысле этого слова. Однако результаты этого эгоистического поведения выгодны устойчивым земным интересам как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности. Его поведение порождает все те феномены, которым даже самые фанатические пропагандисты благосостояния присваивают эпитеты экономическое развитие и прогресс.
Политика, пропагандируемая школой благосостояния, разрушает у частных граждан стимулы к сбережению. С одной стороны, мероприятия, направленные на урезание больших доходов и состояний, серьезно подрывают или полностью уничтожают способность более состоятельных людей к накоплению сбережений. С другой стороны, суммы, которые люди с умеренными доходами прежде вкладывали в накопление капитала, теперь направляются на потребление. В прошлом, когда человек накапливал сбережения путем помещения денег в сберегательный банк или приобретения страхового полиса, банк или страховая компания инвестировали эквивалентную сумму. Даже если владелец сбережений впоследствии тратил свои сбережения на текущее потребление, изъятия и проедания инвестированного капитала не происходило. Совокупные инвестиции сберегательных банков и страховых компаний постоянно увеличивались, несмотря на эти изъятия.
Сегодня доминирует тенденция подталкивания банков и страховых компаний ко все большему и большему увеличению доли вложений в государственные обязательства. Фонды учреждений социального обеспечения полностью состоят из титулов государственной задолженности. В той мере, в какой созданная государственная задолженность тратится на текущие расходы, сбережения индивидов не приводят к накоплению капитала. Если в свободной рыночной экономике сбережения, накопление капитала и инвестиции совпадают, то в интервенционистской экономике сбережения отдельных граждан могут быть промотаны государством. Отдельный гражданин ограничивает свое текущее потребление, чтобы обеспечить свое собственное будущее; делая это, он вносит свой вклад в дальнейшее экономическое развитие общества и в повышение уровня жизни окружающих его людей. Но тут на сцену выходит государство и уничтожает общественно полезный эффект поведения индивидов. Ничто лучше этого примера не разоблачает расхожее клише теории благосостояния, противопоставляющее эгоистичного и ограниченного индивида, приверженного исключительно получению немедленных удовольствий и не интересующегося благополучием окружающих и вечными тревогами общества, и дальновидного великодушного государства, целиком и полностью посвятившего себя обеспечению устойчивого благосостояния общества в целом.
Следует признать, что пропагандисты выдвигают два возражения. Во-первых, мотивом индивидов является эгоизм, в то время как государство полно благих намерений. Ради поддержания дискуссии предположим, что индивиды это дьяволы, а правители ангелы. Но в жизни и реальности имеют значение, несмотря на то, что Кант утверждал обратное, не благие намерения, а реальные достижения. Существование и развитие общества делают возможным именно тот факт, что мирное сотрудничество, основанное на общественном разделении труда, в долгосрочной перспективе лучше служит интересам всех индивидов. Выдающаяся особенность рыночного общества заключается в том, что все его функционирование и действие являются реализацией этого принципа.
Второе возражение указывает на то, что в системе всеобщего благосостояния накопление капитала государством и государственные инвестиции придут на смену частному накоплению и инвестициям. Они ссылаются на то, что не все средства, позаимствованные государством в прошлом, были истрачены на текущие расходы. Значительная часть была вложена в строительство автомобильных и железных дорог, портов, аэропортов, электростанций и в другие общественные работы. Другая, не менее заметная часть, была потрачена на финансирование оборонительных войн, которые, по общему признанию, невозможно профинансировать другими методами. Это возражение, однако, бьет мимо цели. Значение имеет лишь то, что часть сбережений индивидов используется государством на текущее потребление, и ничто не мешает государству увеличить эту часть так, чтобы она фактически поглотила все.
Очевидно, что если государства делают невозможным для своих граждан накопление и инвестирование дополнительного капитала, то ответственность за формирование нового капитала, если до него вообще дойдет очередь, переходит к государству. Пропагандисты благосостояния, в чьих глазах государственное регулирование является синонимом божественной провиденциальной заботы, мудро и незаметно ведущей человечество к более высоким и более совершенным ступеням неотвратимого эволюционного развития, не способны увидеть запутанность проблемы и ее последствий.
Не только дальнейшие сбережения и накопление дополнительного капитала, но и в не меньшей степени поддержание капитала на сегодняшнем уровне требует сокращения текущего потребления с целью достижения большей обеспеченности в будущем. Оно представляет собой воздержание от удовлетворения, которое можно получить немедленно. Рыночная экономика создает среду, в которой такое воздержание в определенной степени практикуется и в которой ее продукт, накопленный капитал, инвестируется в тех направлениях, где он лучше всего удовлетворяет наиболее насущные нужды потребителей. Возникает вопрос, можно ли заменить частное накопление капитала государственным накоплением и каким образом государство будет инвестировать накопленный капитал. Эти проблемы касаются не только социалистического сообщества. Не в меньшей степени они актуальны и для интервенционистской программы, которая либо полностью, либо почти полностью ликвидирует условия, стимулирующие формирование частного капитала. Даже Соединенные Штаты явно все больше и больше приближаются к такому положению дел.
Рассмотрим случай государства, которое контролирует использование значительной части сбережений граждан. Инвестиции системы социального обеспечения, частных страховых компаний, сберегательных и коммерческих банков определяются властями и направляются на увеличение государственного долга. Частные граждане продолжают делать сбережения. Но приведут ли их сбережения к накоплению капитала и тем самым к увеличению капитальных благ, которые можно использовать для совершенствования производственного аппарата, зависит от того, как государство использует заимствованные средства. Если государство растранжиривает эти суммы на текущее потребление или неудачные инвестиции, то обрывается процесс накопления капитала, провозглашенный сбережениями индивидов и продолженный инвестиционными операциями банков и страховых предприятий. Сопоставление этих двух путей может прояснить вопрос.
В процессе свободной рыночной экономики Билл сберегает 100 долларов и кладет их на депозит в сберегательном банке. Если он разумно выбрал банк, который разумно выдал кредит и проинвестировал производство, то в результате произошло приращение капитала, что привело к повышению предельной производительности труда. Из произведенного таким образом излишка определенная часть идет Биллу в форме процента. Если Билл промахивается в выборе своего банка и доверяет свои 100 долларов банку, который терпит неудачу, то он остается с пустыми руками.
В процессе государственного вмешательства в сбережения и инвестиции Пол в 1940 году осуществляет сбережения, заплатив 100 долларов государственному учреждению социального обеспечения. В обмен он получает квитанцию, которая фактически является безусловной долговой распиской государства. Если государство тратит эти 100 долларов на текущее потребление, то не возникает никакого дополнительного капитала и в результате не происходит увеличения производительности труда. Государственное долговое обязательство представляет собой чек, выписанный на будущих налогоплательщиков. В 1970 году Питер, возможно, должен будет выполнять обещания государства, хотя сам он не получил никакой пользы от того, что Пол в 1940 году сберег 100 долларов.
Таким образом, очевидно, что нет никакой необходимости смотреть на Советскую Россию, чтобы постичь роль, которую государственные финансы играют в наши дни. Дешевый аргумент, что государственный долг не является бременем, потому что «мы должны его сами себе», обманчив. Пол 1940 году не должен его сам себе. Это Питер 1970 года должен его Полу 1940 года. Система в целом является кульминацией краткосрочного принципа. Политики 1940 года решили свои проблемы, передав их политикам 1970 года. К этому времени политики 1940 года будут либо мертвы, либо являться патриархами политики, гордящимися своим удивительным достижением – социальным обеспечением.
Рождественским сказкам школы благосостояния свойственна полная неспособность осознать проблемы капитала. Именно этот недостаток делает необходимым отказать им в использовании термина экономическая теория благосостояния, которым они описывают свою доктрину. Тот, кто не учитывает редкость капитальных благ, является не экономистом, а сказочником. Он имеет дело не с реальностью, а со сказочным миром изобилия. Все излияния современной школы благосостояния, подобно работам социалистических авторов, основаны на неявном предположении о существовании изобильного предложения капитальных благ. Конечно, в таком случае кажется несложным найти лекарство от всех болезней, дать каждому «по потребностям» и сделать всех абсолютно счастливыми.
Разумеется, некоторые поборники школы благосостояния обеспокоены смутными представлениями об имеющихся здесь проблемах. Они осознают, что капитал нельзя трогать, чтобы не причинить вреда будущей производительности труда. Однако эти авторы не в состоянии понять, что даже простое поддержание капитала зависит от умелого решения проблем инвестиций, что всегда является плодом успешного спекулирования, и что попытки сохранить капитал нетронутым предполагают экономический расчет и тем самым действие рыночной экономики. Остальные пропагандисты благосостояния начисто игнорируют этот вопрос. Не имеет значения, разделяют ли они в этом отношении марксистскую программу или изобретают новые химерические понятия типа «вековечного характера» полезных вещей. В любом событии их учения стремятся видеть подтверждение доктрины, которая обвиняет во всех бедах перенакопление и недопотребление и рекомендует расходы как панацею.
Под сильным давлением экономистов некоторые пропагандисты благосостояния, а также социалисты признают, что снижения общего уровня жизни можно избежать только путем сохранения уже накопленного капитала и что экономические улучшения зависят от накопления дополнительного капитала. Впредь, говорят они, сохранение капитала и накопление нового капитала будет задачей государства. Они больше не будут зависеть от эгоизма индивидов, озабоченных исключительно своим собственным обогащением и обогащением своих семей; власти будут решать эту задачу с точки зрения общего блага.
Самое же главное здесь это как раз действие эгоизма. В системе неравенства эгоизм побуждает человека экономить и всегда инвестировать свои сбережения так, чтобы наилучшим образом удовлетворить наиболее насущные нужды потребителей. В системе равенства этот мотив исчезает. Сокращение потребления в непосредственном будущем является ощутимым лишением, ударом по эгоистическим замыслам индивидов. Приращение запаса в более отдаленные периоды будущего хуже осознается средним интеллектом. Кроме того, его благотворные последствия в условиях системы государственного накопления рассредоточены так тонко, что вряд ли покажутся человеку соответствующей компенсацией за то, от чего он должен отказываться сегодня. Школа благосостояния блаженно полагает, что ожидание того, что плоды сегодняшних сбережений в равной степени достанутся всему будущему поколению, направит эгоизм каждого на увеличение сбережений. Она становится жертвой последствий иллюзии Платона, что если людям не давать знать, родителями каких детей они являются, то они воспылают родительскими чувствами ко всему подрастающему поколению. Школа благосостояния поступила бы мудрее, если бы внимательнее отнеслась к замечанию Аристотеля о том, что, скорее всего, родители будут одинаково безразлично относиться ко всем детям.
Для системы, которая не может воспользоваться экономическим расчетом, проблема сохранения и увеличения капитала является неразрешимой. Так, социалистическое сообщество не имеет способа удостовериться, увеличивается или снижается его капиталовооруженность. Однако в условиях интервенционизма и в социалистической системе, которые еще могут воспользоваться экономическим расчетом на основе цен, установленных за рубежом, все еще не так плохо. Здесь, по крайней мере, еще можно понять, что происходит.
Если в такой стране существует демократическая форма правления, то проблемы сохранения капитала и накопления дополнительного капитала становятся главными вопросами политического противостояния. Всегда будут существовать демагоги, утверждающие, что на текущее потребление можно направить больше, чем собираются это сделать те, кто находится у власти или другие партии. Они всегда будут готовы заявить, что «в нынешней чрезвычайной ситуации» не может идти речи о накоплении капитала на будущее, а, наоборот, полностью оправдано проедание части уже имеющегося капитала. Множество партий будут стараться превзойти друг друга, обещая избирателям большие государственные расходы и в то же время сокращение всех налогов, которые не обременяют исключительно богатых. В эпоху laissez faire люди смотрели на государство как на институт, функционирование которого требует денежных расходов, покрываемых с помощью налогов, выплачиваемых гражданами. В индивидуальных бюджетах граждан государство было одной из статей расходов. Сегодня большинство граждан смотрят на государство как на орган, раздающий блага. Наемные рабочие и фермеры ожидают получить от казначейства больше, чем их вклад в доходы. В их глазах государство дает, а не забирает. Лорд Кейнс и его последователи рационализировали эти популярные убеждения и возвели их в ранг квазиэкономической доктрины. Расходы и несбалансированные бюджеты представляют собой просто синоним проедания капитала. Если текущие расходы, сколь полезными бы они ни считались, финансируются с помощью изъятия путем налогообложения той части доходов, которая была бы использована на инвестиции, или с помощью размещения займа, то государство становится силой, стимулирующей проедание капитала. Тот факт, что в сегодняшней Америке годовое накопление капитала, возможно, все еще превышает годовое потребление капитала, не делает несостоятельным утверждение о том, что весь комплекс финансовой политики, проводимой федеральным правительством, штатами и муниципалитетами, имеет тенденцию к проеданию капитала.
Многие из тех, кто осознает нежелательные последствия проедания капитала, склонны верить, что популярное правительство несовместимо со здоровой финансовой политикой. Они не могут понять, что обвинять следует не демократию как таковую, а доктрины, которые стремятся заменить концепцию государства как ночного сторожа, высмеянную Лассалем, на концепцию государства как доброго Санта-Клауса. Курс экономической политики страны всегда определяется экономическими идеями, разделяемыми общественным мнением. Никакое государство, ни демократическое, ни диктаторское, не может быть свободно от власти всеми признаваемой идеологии.
Те, кто отстаивает ограничение прерогатив парламента в вопросах бюджета и налогов или даже полную замену представительного государства на авторитарное государство, ослеплены химерическим образом совершенного главы государства. Этот человек, столь же великодушный, сколь и мудрый, искренне посвятит себя делу создания устойчивого благосостояния своих граждан. Однако реальный фюрер будет обычным смертным, который, прежде всего, стремится к увековечиванию своего господства, а также господства своей родни, своих друзей и своей партии. В той мере, в какой он может прибегнуть к непопулярным мерам, он сделает это ради таких целей. Он не инвестирует и не накапливает капитал. Он строит крепости и оснащает армию.
Планы советских и нацистских диктаторов, о которых столько разговоров, предполагают ограничение текущего потребления ради «инвестиций». Нацисты никогда не пытались скрыть истину, что все эти инвестиции были предназначены для подготовки к планируемым ими захватническим войнам. Вначале Советы были менее откровенны. Но позже они гордо заявили, что все их планирование направлялось соображениями готовности к войне. Истории не известно ни одного примера накопления капитала, причиной которого явилось бы государство. Когда государство делает инвестиции в строительство автострад, железных дорог и в другие полезные общественные работы, необходимый капитал обеспечивается сбережениями отдельных граждан и берется государством взаймы. Но большая часть средств, собранных путем размещения государственных займов, была израсходована на текущее потребление. То, что индивиды сберегли, государство промотало.
Даже тот, кто смотрит на неравенство богатства и доходов как на факт, достойный сожаления, не может отрицать, что он стимулирует прогрессирующее накопление капитала. А именно дополнительное накопление капитала только и является причиной совершенствования технологий, повышения ставок заработной платы и более высокого уровня жизни.