Продолжая разговор о странностях нашей правоохранительной системы, отличающих ее от норм цивилизованного мира, который был начат в статье о тюремном апартеиде, я хочу затронуть сегодня еще одну проблему, уходящую корнями во времена становления советской власти.
Еще в двадцатые годы прошлого века, когда только создавалась большевиками советская юридическая система, возник термин «социально близкие», применявшийся властями по отношению к уголовным преступникам. Дело в том, что наибольшую опасность для советской власти представляли не воры и бандиты, а идеологические противники – политические заключенные. Кроме того, большевики сами представляли собой, по сути дела, банду, которая до (да, собственно говоря, и после) октябрьского переворота широко занималась убийствами, грабежами и террором. Поэтому совсем не удивительно, что уголовники были объявлены «социально близкими» для советской власти.
А раз воры, бандиты, убийцы и насильники – «социально близкие», то, конечно, им следовало официально создать режим наибольшего благоприятствования. И это было сделано: грабитель стал нести ответственность только за один грабеж, независимо от того, сколько актов грабежа он совершил. Вор стал нести ответственность только за одну кражу, независимо от того, сколько раз он обокрал разных людей. И так по всем статьям уголовного кодекса. Более того, поскольку грабеж – более тяжкое преступление, чем кража, то преступник, совершивший пять грабежей и десять краж, в итоге нес ответственность только за один грабеж. Остальные грабежи и все без исключения кражи оставались, фактически, безнаказанными.
В то же время, по всем нормам цивилизованного правосудия, если, скажем, за грабеж полагается 7 лет тюрьмы, а за кражу 4 года, то в любой нормальной стране такого субъекта приговорили бы к семидесяти пяти годам заключения.
Таково истинное лицо «социальной близости» советской власти и преступной среды. Причем, что самое интересное, все эти нормы существуют до сих пор, хотя никакой советской власти у нас в стране, казалось бы, нет уже и в помине.
Более того, если заключенный, которому осталось еще сидеть за какое-то особо тяжкое преступление, скажем, лет десять, вдруг, ни с того, ни с сего, признается (по «совету» тюремной администрации, разумеется) в какой-то краже (за которую полагается четыре года), то состоится новый суд, ему дают еще четыре года, но не плюс к уже имеющемуся сроку – новые четыре года он будет отбывать параллельно с основным своим сроком, то есть выйдет на волю в тот же момент, в который он должен был освободиться по своему старому приговору.
Подобные извращения от юриспруденции крайне выгодны нашей милиции (и именно в этом, я полагаю, и состоит причина, по которой они все еще действуют). Существующая система позволяет «раскрывать» преступления на одной лишь бумаге. Рассмотрим, как это сейчас делается. Допустим, случайно попался какой-то грабитель. Ну, не повезло человеку, бывает. Его схватили, привезли в отделение милиции. И что же, его отправят в суд с делом об одном ограблении? Как бы не так! Ему, как «социально близкому», по-дружески предложат «взять на себя» еще десяток нераскрытых ранее (совершенных кем-то совсем другим) ограблений, а также два десятка каких-нибудь краж (к которым он, понятное дело, не имеет никакого отношения). И действительно, почему бы этому неудачливому грабителю на это не пойти? Ему за это обеспечат усиленное питание, комфортные условия, а потерь для него – никаких. Как сел бы он на семь лет, так и сядет. А милиция таким образом «раскроет» целую кучу реальных преступлений.
Вот поэтому и получается, что когда у нас вытаскивают в метро кошелек, то никто не надеется, что его найдут. Когда обворуют квартиру – аналогичная ситуация. Но, в то же самое время, по официальным данным, милиция раскрывает у нас девяносто процентов преступлений. Как возможно такое несоответствие? Смотри выше.
Иными словами, преступления «раскрываются» путем приписывания их тем неудачникам, которые попались, а если таковых не оказалось – для этого существуют легионы заключенных, уже отбывающих наказание. В эту «черную дыру» можно «слить» любое количество каких угодно преступлений.
Остается только один вопрос: за что же, в таком случае, наша милиция получает деньги из карманов налогоплательщиков? И нужна ли нам, честным гражданам, такая, с позволения сказать, правоохранительная система?
Ясно, что разрубить этот гордиев узел, можно лишь вернувшись к нормальной цивилизованной практике суммирования всех сроков наказания. Сколько бы их ни было: наворовал на сто лет – получи сто лет, награбил на двести – получи свои двести.
Помимо всего прочего, такая система, которая у нас сейчас действует, способствует наличию в стране профессиональной преступности. В самом деле, некто совершил грабеж. Ему за это полагается, скажем, семь лет тюрьмы. Так почему бы ему не грабить дальше? Да, заодно, еще и не подворовывать? Ведь сколько бы он этим ни занимался, все равно «сидеть» ему только семь лет. Другое дело, если бы сроки, как в нормальных странах, суммировались. Тогда он десять раз подумал бы, прежде чем продолжать свою преступную деятельность.
И еще одно. Получается безнаказанность. Допустим, некто обокрал сначала мою, а затем вашу квартиру. Что будет, если его поймают? Он получит срок только за одну кражу. За вашу или за мою? Неизвестно. В любом случае, получается, что преступление остается без наказания.